Террористическая  деятельность  в Пермской губернии в начале XX века. (Очерк дореволюционной историографии).

Ковтуненко Павел Олегович,

аспирант Пермского Государственного Педагогического Университета,

главный специалист юридического отдела по защите прав потребителей Администрация Дзержинского района г. Перми.

Столетие отделяет эпоху современности от событий первой революции 1905-1907 гг. За истекший период отечественные и зарубежные исследователи, каждый по-своему, в контексте революционного брожения начала XX века, пытались осмыслить и вскрыть сущность такого социального явления как – “революционный террор”.

Яростная полемика профессиональных революционеров на страницах партийной периодической печати, резолюции съездов и конференций, воспоминания современников, исследования историков и публицистов, представляет сегодня целый пласт документального и историографического наследия, посвященного революционному террору.

В начале XX в., в период политической активности российских революционных партий, прибегавших к террористическим формам борьбы с самодержавием, современники стремились описать причину её  возникновения, а также показать насколько принципиально стоял для них вопрос применения террора на практике.

Первая оценка различных террористических предприятий нашла свое отражение в партийной периодической печати. В «Революционной России» - центральном органе партии социалистов-революционеров, выходившей в Женеве с 1902 по 1905 гг. под редакцией членов ЦК Михаила Рафаиловича Гоца и лидера партии Виктора Михайловича Чернова, публиковались программные документы, статьи, освещавшие крестьянское и рабочее движение в России, общественную и политическую жизнь, в том числе и террористическую деятельность партии эсеров[1]. 

Практически каждый номер «Революционной России» содержал статью о терроре, который преподносился как явление объективно необходимое, способное изменить общественно-политическую ситуацию в стране. В передовой статье «Террористический элемент в нашей программе», помещенной в июньском номере за 1902 год, утверждалось, что партия социалистов-революционеров, применяя террористические способы борьбы, на практике следует настроениям широких слоев рабочих, «наполовину сознанной потребности рабочего люда – не только получить удары от врага и расписываться в получении, но и отвечать на эти удары ударом же»[2].

Упрощая мотивы насилия выраженного в терроре,  придерживаясь древнейшего «принципа талиона» – «око за око, зуб за зуб», эсеры считали террористические действия средством самообороны, способным не только деморализовать противника, расшатать устои самодержавия, но и, возбудив всеобщие толки и разговоры, заставить людей «политически мыслить хотя бы против их воли»[3].

Прогрессивная роль террора в революционном движении, пропагандируемая эсерами, была подвергнута жесточайшей критики со стороны В.И. Ленина на страницах газеты «Искра»[4]. Оценивая увлечение террором как проявление революционного авантюризма, влекущее к дезорганизации работы в массах, отвлекающее наиболее энергичных революционеров от насущной и настоятельно необходимой организационной и агитационной работы, Ленин счел неприемлемым террор в той форме, в которой применяли и пропагандировали его эсеры. Индивидуальный террор – так называемые поединки, которые «вызывают лишь скоропреходящую сенсацию, а посредственно ведут  даже к апатии, к пассивному ожиданию следующего поединка»[5] были решительно отвергнуты Лениным как неприемлемые.

Вместе с тем, вопрос об отношении Ленина к террору не был однозначным. Не отрицая террор в принципе,  он призывал использовать такие формы насилия, «которые бы рассчитывали на непосредственное участие массы и обеспечивали бы это участие»[6]. 

Позиция лидера будущей большевистской фракции российской социал-демократической рабочей партии, не была оставлена без внимания редакцией «Революционной России». В майском номере газеты за 1903 год появилась статья В.И. Чернова «Террор и массовое движение»[7]. В ней он доказывал тезис о том, что связь террористической борьбы с массовым движением возможна лишь через боевые террористические организации, которые составляют отряды общей революционной армии. Иные формы для эсеров провозглашались немыслимыми. Невозможно чтобы «вся масса держалась за веревку от “пробоя” – …поскольку речь идет о партийном “терроре”»[8].

Точка зрения Ленина о развитии в массах пассивного отношения к революционному движению, в связи с применением террора, также отметалась как неверная. По утверждению Чернова весь опыт «революционного прошлого свидетельствует о том, что террористическая борьба не убивает энергии, а, напротив, в высшей степени поддерживает дух борцов, зажигает героическим примером энтузиазм во всех отзывчивых сердцах и пробуждает к деятельности»[9].

Трения эсеров и большевиков в периодической печати по различным вопросам террора, прошли красной нитью через всю революцию 1905-1907 гг. Позиции оппонентов неоднократно менялись в зависимости от изменений политических целей и первоочередных задач. Тем не менее, как не могли отказать себе эсеры в искушении произвести теракт против очередного губернатора, так и Ленин не мог изменить своей позиции о бесперспективности террористической борьбы в отрыве от массового движения. В годы реакции Ленин остался на той же позиции что и ранее, считая, что «никакие покушения террористов не помогут угнетенным массам, и никакие силы на земле не остановят масс, когда они поднимутся»[10].

В таком очевидном противостоянии двух политических взглядов, надеяться на объективность было невозможно. Каждая из сторон выдвигала убедительные доводы в пользу своей точки зрения, что усугублялось преобладанием идеологических догм над фактами.

Более беспристрастную оценку террор получил с течением времени в работах ветеранов революционного движения, публицистов и лиц некогда стоявших на страже самодержавия. Большинство таких работ носило исключительно общероссийский характер, освещая и давая оценку известным эпизодам центрального террора боевой организации партии социалистов-революционеров, максималистов и летучих бригад преимущественно европейской части России[11].

К самому ценному из них, бесспорно, необходимо отнести объемный труд жандармского полковника А.И. Спиридовича,. Основанный на материалах департамента полиции, он позволяет проследить всю историю террористической деятельности партии социалистов-революционеров, различных революционных организаций, предшествующих ее созданию начиная с  1886 по 1916 гг., фиксируя знаковые  политические убийства и покушения, осуществленные на территории Российской Империи, в том числе и в пределах Пермской губернии[12]. 

Тем не менее, содержащий в себе лишь подробные иллюстрации террористической работы партии эсеров в общероссийском масштабе, труд А.И. Спиридовича, к сожалению, мало применим для изучения регионального террора, характерного для Пермской губернии. Дело в том, что, несмотря на колоссальный фактический материал, использованный А.И Спиридовичем., рамки исследования не позволили автору рассмотреть все террористические эпизоды из жизни партийных организаций Урала и других областей Российской Империи. Упоминание в работе о тех или иных актах местного террора свелось к их перечислению, в целях определения характера и интенсивности партийной террористической работы в целом по России.

Так, убийство 5 (18) января, в Красноуфимске, членом боевой дружины эсеров председателя местного отдела “Союза русского народа” Свиридова, в ряду других немногочисленных актов террора, совершенных тогда в Воронежской и Екатеринославской губерниях  в первые месяцы 1908 года, А.И. Спиридович использует в качестве примера, доказывающего  снижение террористической активности партии по сравнении с предшествующими годами, из чего делает вывод о повсеместном её ослаблении на местах[13]. 

Сюжеты о терроре в Пермской губернии в досоветской историографии в основном были представлены в местной периодической печати.  В таких газетах как “Пермские губернские ведомости”, “Камский край”, “Епархиальные ведомости” часто публиковались заметки о различных происшествиях в губернии. Характерно, что террористические акты в указанных газетах становились в один ряд с кражами, убийствами на бытовой почве, пьяными драками и.т.д.[14]  Положение в историографии изменилось с отступлением революции, ослаблением террористической активности на Урале. Развернувшиеся в 1907-1908 гг. судебные процессы над террористами, достаточно широко освещались местной прессой. Так, судебный процесс над известным террористом, рабочим Мотовилихинского завода Александром Лбовым, получившим повсеместную известность далеко за пределами Пермской губернии, благодаря развернутой в 1906-1907 гг. в Пермском и близлежащих к нему уездах  террористической деятельности, вывал непомерный интерес местных периодических изданий.  Например, в апрельском номере газеты “Вятская речь” за 1908 г., вышла статья, в которой, наряду с внешним описанием Лбова, эпизодами судебного слушанья, высказывались интересные суждения относительно причин породивших Лбовщину. По мнению автора, «рабочее движение на Урале всегда росло и выделялось своими анархическими тенденциями, для которых там существовала богатейшая почва», а Лбов являлся ни кем иным как «типичным выразителем настроения части уральских рабочих»[15].  

Вслед за периодической печатью, проблемой местного террора, в частность Лбовщиной, заинтересовалась и столичная пресса в лице публицистов  Н. Чердынцева, И. Ларского, а также писателя Б.Н. Никонова[16].

Первым, кто обратился к такому социально-политическому феномену как «Лбовщина», являлся постоянный обозреватель журнала «Современный мир» И. Ларский, ука­занный в списке сотрудников «Правды», опубликованном в первом номере газеты[17]. Его интерес был связан не столько с практической стороной террористической деятельности Лбова, сколько с нравственной подоплекой, побудившей Лбова к применению террора.

Через месяц после казни Лбова в Нолинской тюрьме, в июньском номере журнала «Современный мир» за 1908 год  И. Ларский поместил статью  «На родине. Анархизм «простонародный», в которой, при помощи своеобразного метафорического языка, на примере Лбова попытался доказать, что популярность анархистских тенденций в обществе была вызвана не идеологической работой ревнителей революционного террора, а реакционной волной, закрывшей все клапаны для проявления инициативы и самодеятельности рабочих[18]. По убеждению И. Ларского, неустойчивая, сильно потрясенная мысль Лбова сначала отлилась в социал-демократическую форму, но под воздействием разнообразных  настроений и переживаний «прошла этап за этапом, беспомощно истощаясь в поисках “самых крайних” выводов и практических средств»[19], прежде чем стала на путь террора. «В конце концов, утверждал - И. Ларский, - получился стремительный, беспрерывный поток бунтующих импульсов, неопределенно направленный на пользу народа. Так думал о своей деятельности сам Лбов».[20]

По нашему мнению, работа И. Ларского имеет одно существенное упущение.  Она лишена исторической объективности. Автор включает в научный оборот сырой исторический материал газетных зарисовок судебного процесса над Лбовым[21]. Его выводы, несмотря на уверенный тон высказываний, носят предположительный характер. Об этом со всей очевидностью свидетельствует следующее утверждение И. Ларского в отношении Лбова: «Если бы одному из его темных почитателей задать вопрос, кто он такой, эта почитаемая личность, мы бы, наверное, услышали ответ: - Знаменитый разбойник, грабитель»[22].

Тем не менее, смелый диалектический подход, очевидные познания в тонкостях революционного движения, позволили И. Ларскому на примере Лбова определить сущность “анархизма простонародного: « Это протест разбитых, и в его задачу не входит поднять, привести  в порядок потерпевших поражение. Это последняя стадия в эволюции общественных, массовых настроений от стихийного подъема к стихийному же упадку. Он вспыхивает то в той, то в другой личности самым примитивными эксцессами протестующего настроения, как в загоревшем костре вдруг воспламениться неверным светом разбитая головня»[23].  

Иного характера заинтересованность Лбовым проявил публицист Н. Чердынцев. Свой исследовательский порыв он сконцентрировал на поиске и обобщении фактического материала о деятельности Лбова и его отряда «лесных братьев», опубликовав в 1911 году в журнале «Современник» статью – «Лбов (Из уральской хроники)». 

В отличие от И. Ларского, основным источником будущей статьи для Чердынцева послужили не газетные вырезки, дававшие скупое, зачастую превратное представление о Лбове, а многочисленные рассказы очевидцев, правдоподобность которых он не подвергал сомнению[24].

Поставив своей задачей изложение фактов, Н. Чердынцев намерено опустил в работе исследование условий породивших лбовщину[25]. Беспристрастный подход к анализу подобной проблемы тогда мог сослужить плохую службу для автора.

Несмотря на скромность поставленной задачи, отталкиваясь от ранее известных и новых фактов, Н. Чердынцев сумел раскрыть внутреннюю сущность лбовского движения. Соотнеся внутреннюю структуру отряда, его состав, политические предпочтения лбовцев, характер террористических предприятий, он пришел к выводу, что террор, развитый лбовцами существовал главным образом как средство самозащиты.

Н. Чердынцев утверждал, что «Лбов знал только свою мурью под Мотовилихой и оберегал только её существование».[26] Практикуемый им террор был направлен преимущественно против доносчиков, предателей, отступников, ослушников и представителей администрации, проявивших особую  энергию в борьбе с “лесными братьями”. По мнению Н. Чердынцева, Лбов не использовал террор, как средство политической борьбы, как способ дезорганизации власти. «Он не посылал своих боевиков на убийство ни одного из многих десятков полицейских чиновников Перми и Мотовилихи»[27]. 

В отношении экспроприаций и различных поборов зажиточных обывателей Н. Чердынцев придерживается менее определенного взгляда. Материальную помощь революционным партиям, политическим заключенным, рабочим и просто нуждающимся, он отодвинул на второй план, считая главной статьей расходов Лбова – содержание отряда в лесу. Тем не менее, безотчетность и бесконтрольность денежных трат Лбова, не позволила ему твердо определиться в своей позиции[28].

Надо отметить, что Н. Чердынцев, не ограничил свое исследование «лбовщиной». На Урале экспроприации совершались не только одним Лбовым. Этим занималось более десятка организаций, которые не были оставлены автором без внимания.

Питерская группа боевиков, одно время входившая в состав Лбовского отряда, «союз автономных боевых групп партии социалистов-революционеров на Урале», организованный боевиками, исключенными из состава екатеринбургского комитета партии эсеров, екатеринбургский «союз активной борьбы», руководимый Вячеславом Кругляшевым, небольшие интеллигентские и рабочие группы любителей сильных ощущений и, наконец, «Уральский боевой союз», нашли свое отражение в  статье.[29]

Осветив наиболее яркие акты террора, прославившие названные террористические организации, Н. Чердынцев констатировал, что за волной партизанского угара, расползшегося по Уралу, последовала череда арестов, доносов и провокаций, приведшая к ликвидации большинства боевых дружин, оставившая Лбова монополистом террора.[30]

Тем не менее, несмотря на феноменальную неуязвимость Лбова, Н. Чердынцев, как и И. Ларский не испытывает иллюзий в отношении политических целей подвигнувших его к террору. Подводя черту сказанному, он называет Лбова человеком одиночкой, никогда не пытавшимся встать во главе масс, получившим социалистический налет благодаря духу времени, но, не взирая ни на что, оставшимся героем легендой. [31]

Будучи чрезвычайно популярной, проблема террора привлекала внимание и представителей творческой интеллигенции. Писатель Б.П. Никонов, взяв в основу сюжет экспроприации в районе села Ильинского Пермского уезда почтово-пассажирского парохода “Анна Степановна”, написал рассказ “Гражданское мужество”, издав его летом 1908 года в литературном журнале “Нива”.

Главные герои рассказа – местный купец, молодой заезжий адвокат, немецкий офицер в статском платье, старик профессор геологии с молоденькой дочкой-барышней и горный инженер, совершая поездку по Каме, ведут непринужденный беседу о  сложной политической обстановке в стране, обострившейся, как им кажется, разгоном второй государственной Думы.   

У горного инженера, следовавшего из Петербурга, Урал вызывает иллюзорное чувство умиротворения и покоя. Ему представляется что, российская глубинка лишена бурлящей политической жизни. «Говорят “про лень, про хлеб, про скотный двор”, как будто  никакого освободительного движения и не бывало».[32] Ему возражает купец, замечая, что не очень-то здесь и тихо. «Приезжающий, пожалуй, и не заметит, а нам это виднее».[33]

Основные события в рассказе разворачиваются на фоне ночного ограбления парохода. Автор красочно описывает панику, овладевшую пассажирами первого класса. Мечущийся от страха по коридору горный инженер, собирающий деньги у пассажиров с целью откупиться от злоумышленников ради сохранения собственной жизни и т.п.

Сюжетная линия рассказа, связанная с самим ограблением, во многом совпадает с документальной картиной произошедшего. Оханский уездный исправник, в рапорте пермскому губернатору от 4 (17) июля 1907 года, дает подробный отчет о предварительных следственных действиях, осуществленных им по прибытии парохода после вооруженного ограбления в Оханск.[34]

Показания очевидцев, свидетельствуют о том, что часть злоумышленников действительно кричала публике «Господа, небойтесь, мы вас непошевелим, нам нужна полиция и деньги для освобождения вас».[35]  

В ходе экспроприации, ограблению подвергся почтово-телеграфный чиновник, у которого изъяли более 30 тыс. рублей, а также касса парохода.  Денежные же средства пассажиров не были тронуты.

Фактически, Б.П. Никонов отразил в рассказе не только реальный характер самой экспроприации, но, и на примере дискуссии главных героев между собой, показал безразличие широких слоев населения к революции и политической обстановке в стране в целом.

К сожалению, И. Ларский, Н. Чердынцев, Б.П. Никонов были единственными в досоветской историографии, кто тогда всерьез обратился к проблеме террора в Пермской губернии.  Дело в том, что материалы, хранившиеся в Пермском губернском жандармском управлении и канцелярии губернатора, были засекречены. Конспиративность непосредственных участников террористических актов, опасавшихся  изобличения и суда, не позволяла получить необходимую информацию для написания серьезных работ посвященных проблеме революционного террора. Более того, научное сообщество заботили абсолютно другие проблемы. В частности, в отечественной исторической науке пользовались популярностью сюжеты, отстающие от эпохи современности, по меньшей мере, на сто-двести лет[36].

Таким образом, террор был слабо освещен в дореволюционной историографии. Отсутствовал научный, академический подход в его изучении. Ряд публицистических статей и газетных зарисовок давал крайне поверхностное восприятие этого общественно-политического феномена, что усугублялось популярностью Лбовщины, нивелировавшей других  участников террористической вакханалии.

Поступила в редакцию 24 сентября 2007 г.