Структурообразующая функция «пушкинского
текста» в цикле А. Ахматовой «В царском селе»
Боровская
Анна Александровна,
кандидат филологических наук, доцент
кафедры русской литературы ХХ века Астраханского государственного университета.
Обращение А. Ахматовой к творчеству А. Пушкина стало для нее утверждением неразрывности национальной культурной традиции, формой самоопределения поэтессы, оказало воздействие на ее творчество. Пушкинские мотивы становятся для А. Ахматовой воплощением эстетических и этических принципов творчества.
В этой связи с некоторой долей условности можно использовать понятие «пушкинский текст», которое мы используем по аналогии с определением В. Топорова («петербургский текст»), введенном им в работе «Петербург и «Петербургский текст русской литературы»»[1]. В. Топоров рассматривает «петербургский текст» как «не просто усиливающее эффект зеркало города, но устройство, с помощью которого и совершается переход <…> материальной реальности в духовные ценности, отчетливо сохраняет в себе следы своего внетекстового субстрата и в свою очередь требует от своего потребителя умения восстанавливать связи с внеположенным тексту, внетекстовым для каждого узла Петербургского текста. Текст, следовательно, обучает читателя правилам выхода за свои собственные пределы, и этой связью с внетекстовым живет и сам Петербургский текст, и те, кому он открылся как реальность, не исчерпываемая вещно-объектным уровнем»[2]. Под «пушкинским текстом» в творчестве А. Ахматовой мы понимаем некое семантическое единство, обуславливающее функционирование в границах творческой системы А. Ахматовой различных образов, мотивов, реминисценций, аллюзий, восходящих к пушкинским произведениям, с одной стороны, и формирование целостного восприятия образа А. Пушкина и его творчества А. Ахматовой, с другой.
Цикл «В Царском Селе» - один из центральных в сборнике «Вечер» (1912).
Им открывается в ахматовском творчестве тема А. Пушкина, одна из сквозных тем
ее поэзии. Стихотворение «Смуглый отрок бродил по аллеям…» заключает цикл «В
Царском Селе». Ему предшествуют два стихотворения: «По аллее проводят лошадок…»
и «…А там мой мраморный двойник». Все части триптиха неразрывно связаны между
собой тем, что являются эмоциональным откликом на воспоминания детства,
прошедшего в Царском Селе.
Заглавие лирического цикла А. Ахматовой «В Царском Селе» как единица
текстового уровня обозначает место действия лирического сюжета и представляет
собой своеобразную координату художественного мира. Однако семиотика его более
многослойна. Топонимическая характеристика (Царское Село) совмещает в себе два
временных пласта, на пересечении которых раскрывается символическое содержание
заглавия. Царское Село – это не просто место, где протекала юность лирической
героини, разыгралась трагедия ее первой любви, но и лицейские годы А. Пушкина,
это пушкинская эпоха в целом. Таким образом, Царское Село вводится в ценностную
систему двух поэтов как символ прошлого и одновременно (для А. Ахматовой)
вневременной вечности. В названии имплицитно содержится главная тема цикла –
тема памяти в ее культурном и личностном аспектах. Заглавие «В Царском Селе»
сразу же подключает данный текст к некоей культурной среде, вхождение в которую
- путь к А. Пушкину. Можно говорить о феномене «царскосельского текста». Каждая
из реалий обыденной жизни воспринимается как значимая в литературном плане, и
эта ее значимость оказывается первичной по сравнению с реальным значением.
Таким образом, на уровне заглавия (а, следовательно, и цикла в целом)
А. Ахматова обращается к диалогической структуре как к средству коммуникации.
Позиция лирической героини по отношению к образу А. Пушкина предстает в двух
ипостасях: он одновременно находится в прошлом и в настоящем. Отсюда и позиция
лирической героини также двойственна: для нее А. Пушкин – это нечто безусловно
близкое («смуглый отрок») и в то же время бесконечно далекое («И столетия мы
лелеем…»). Таким образом достигается определенная степень отстраненности,
характеризующая отношение
А. Ахматовой к А. Пушкину на протяжении всей творческой жизни.
Лирический сюжет является одним из основных показателей единства,
фиксирующего самоидентификацию лирического цикла. Его функционирование в цикле
А. Ахматовой «В Царском Селе» определяется экзистенциальным вопросом «Что есть
Пушкин?» Образ А. Пушкина у А. Ахматовой предстает, с одной стороны, как
идеальная поэтическая и культурная перспектива, с другой – как личность в ее
бытовой ипостаси. Лирический сюжет в цикле А. Ахматовой более приближен к
прозаическому (повествовательному), составные его элементы обладают
относительной самостоятельностью, но не следуют друг за другом, а
взаимодействуют, образуя единую сложную конструкцию. Начальные строки первого
стихотворения:
По аллее проводят лошадок,
Длинны волны расчесанных грив.
О пленительный город загадок…[3]
представляют собой экспозицию сюжета, оформленную в виде пролога.
Исследователи творчества А. Ахматовой неоднократно отмечали наличие в ее лирике
драматического начала (диалогическая структура текстов, острота изображаемых
коллизий, полифонизм и т.д.). Пролог в данном случае отражает драматическую
сущность лирического цикла. В семантическом плане в указанных строках
формируется основной мотив цикла, организующий его лирический сюжет – мотив
Царского Села («город загадок»). Метафорическое словосочетание разрывает
замкнутый круг интимных впечатлений, заданный двумя предыдущими фразами.
Идиллическая картина детства лирической героини (подчеркнутое употребление
слова «лошадок» с уменьшительно-ласкательным суффиксом) превращается в
загадочное, отчасти «заколдованное место», характерное для литературы XIX века. Таким образом заявлен еще один
сквозной мотив всего цикла – мотив перевоплощения. В сознании лирической
героини смещаются границы пространства, раздвигаются временные и возрастные
рамки. В ракурс изображения включается культурно-исторический контекст,
представленный, прежде всего, романтическим мировосприятием. Вместе с тем
Царское Село отражается одновременно в ценностных системах различных субъектов:
мечтательной девочки-подростка и уже взрослой лирической героини.
Следующая строчка: «Я печален, тебя полюбив…» [С. 169] является
завязкой лирического сюжета. Ее антитетическое строение обозначает внутреннюю
оппозицию «печаль-любовь», которая легла в основу центрального конфликта
лирического цикла: конфликт между прошлым и настоящим, характеризующегося
мозаичной формой, поскольку он складывается из периферийных коллизий (конфликт
в сознании лирической героини между желанием уйти, перечеркнуть прошлое и
невозможностью сделать это, конфликт между вечным и сиюминутным). В связи с этим
можно выделить личностный и культурно-исторический конфликт и его разрешение.
Отсюда в цикле функционируют две сюжетные линии: любовный микросюжет и
микросюжет о А. Пушкине. Любовная коллизия одновременно «погружается» в прошлое
(«Странно вспомнить…») и вместе с тем настоящее подчинено ее законам («А теперь
я игрушечной стала…»). За завязкой в любовном сюжете сразу следует кульминация:
… душа тосковала,
Задыхалась в предсмертном
бреду…, [С. 169]
демонстрирующее высшее напряжение любовного чувства лирической героини.
Соотнесение этих строк с предшествующим словосочетанием «Странно вспомнить…»,
обозначающее погружение в иной временной пласт, формирует контраст, который
служит показателем эволюции лирической героини (от рефлексии к полной
отрешенности), индикатором ее отстраненной позиции по отношению к окружающей
действительности в настоящем («странно»). Строки: «А теперь я игрушечной стала,
// Как мой розовый друг какаду» [С. 169] являются развязкой любовного сюжета,
которые констатируют факт произошедшего изменения в сознании лирической
героини. Сравнение лирической героини с какаду косвенно перекликается с
начальными строками стихотворения: «По аллее проводят лошадок…» Таким образом
перед нами процесс эволюции героини в форме замкнутой спирали. Однако разрешение
конфликтной ситуации мнимое, поэтому развязку можно назвать ложной: так,
прошлое для лирической героини не утратило своей значимости, возникает тема
памяти в традиционном для А. Ахматовой трагедийном восприятии. Скрытая антитеза
в третьей строфе первого стихотворения:
Грудь предчувствием боли не
сжата…
Не люблю только час пред
закатом,
Ветер с моря и слово «уйди». [С.
170]
обостряют противоречия в сознании лирической героини, несмотря на его
формальную завершенность. Итог этого стихотворения – рождение слова. И в
буквальном смысле («слово «уйди»), и в смысле поэтическом. Ведь последние две
строки - четкая характеристика прошлого, отобранные внешние реалии.
Освобождение от любовных переживаний в этом стихотворении происходит в слове и
для слова, а также для обретения поэтической памяти, постижения течения
времени.
Второе стихотворение является своеобразной скрепой двух сюжетных линий
цикла. Вместе с тем оно продолжает развитие действия в микросюжете о А.
Пушкине: «…А там мой мраморный двойник…». Наличие «там» соотносится, с одной
стороны, с заглавием цикла, с другой – напрямую связано с метафорой «город
загадок». Метаморфоза, произошедшая в первом стихотворении с лирической
героиней, предопределяет появление образа мраморного двойника (и темы
двойничества в целом), значение которого в цикле неоднозначно. Эпитет
«мраморный» подчеркивает бездушную холодность статуи, тем самым символизирует
произошедшие изменения в самой героине. Однако образ статуи у А. Ахматовой
олицетворяется: «Внимает шорохам зеленым…». Таким образом возникает
портрет-двойник лирической героини, который наделен амбивалентными характеристиками.
Отсюда: «И моют светлые дожди // Его запекшуюся рану…» [С. 171]. На основании этого можно сделать вывод о
зеркальном соотношении лирического сюжета первого и второго стихотворения.
«Мраморный двойник» ассоциируется с памятником А. Пушкину и является
воплощением темы памяти. Разрушение статуи осмысливается в контексте гибели А.
Пушкина: это и физическая смерть поэта, и невосполнимая утрата для всей русской
культуры:
Холодный, белый, подожди,
Я тоже мраморною стану…[С. 171]
могут быть прокомментированы следующим образом. Во-первых, это
текстовая перекличка со строкой из первого стихотворения: «А теперь я
игрушечной стала…». Несоответствие временных форм (прошлое в первом случае,
будущее – во втором) обусловлено формальной градацией: «игрушечная – мраморная»
без изменения содержательной стороны (холодная, неживая). Во-вторых,
предсказывая свою гибель, лирическая героиня своеобразно постигает «бег
времени» - главное звено в концепции цикла. Течение времени вносит изменения не
только в окружающий мир, но и в сознание лирической героини. В-третьих,
своеобразное пророчество актуализирует мотив «живого памятника», символизирующее
вечное признание поэта народом. Но это признание не вечно («Статуя упала и
разбилась»). Возникает аллюзия на известное стихотворение А. Пушкина «Я
памятник себе воздвиг нерукотворный». Истинная любовь народа в вечной памяти.
Развитие эта тема получает в третьем стихотворении. Сближение лирической
героини и статуи предопределяет появление в цикле образа А. Пушкина – поэта,
чья гибель обернулась возрождением на все времена – кульминация лирического
сюжета («Смуглый отрок бродил по аллеям»). Пушкин олицетворяет живое и вечное
прошлое, тем самым прошлое в сознании лирической героини реабилитируется,
лишается трагической окраски. Мотив грусти, печали соединяет первое и третье
стихотворение: «У озерных грустил берегов». Характерно, что слово поэта
появляется в цикле раньше, чем сам поэт, ведь второе стихотворение явно
аллюзивно по отношению к пушкинскому «Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила...».
Дело не только в общности темы, важна ее трактовка: у обоих статуя одновременно
и мертвая, и живая («Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит»).
«...Озерным водам отдал лик, / Внимает шорохам зеленым»). Но у А.
Пушкина остановлено мгновение, речь идет о живой деве, и восклицание «чудо!» в
следующей строке вызвано именно тем, что схвачен момент, когда живое стало
неживым и погрузилось в вечность. У А. Ахматовой же этот переход - уже не чудо
и миг, а способ существования («...А там мой мраморный двойник...»). Кроме
того, здесь разная временная ситуация. У А. Пушкина показан миг перехода живого
в неживое, в вечность, и чудо этого перехода. У А. Ахматовой, наоборот,
вечность существует изначально, двойник уже мраморный, и канувшее в вечность
мгновение извлекается из нее и восстанавливается. По сути, это стихотворение -
ответ на вопрос, что стало с пушкинской статуей в беге времени: статуя воскрешается
в поэтическом слове.
Взаимопроникновение двух временных планов в тексте А. Ахматовой
отсылает к стихотворению «Рыбак». А. Жолковский впервые заметил заимствование
А. Ахматовой символики А. Пушкина, который написал свое стихотворение в 1830
году. В нем он изображает М. Ломоносова мальчиком, сыном рыбака 1730-го года.
А. Ахматова пишет цикл в «В Царском Селе» в 1911 году, рассказывая о
Пушкине-лицеисте 1811 года: «И столетие мы лелеем». Более того, вычитая из 1811
года еще одно столетие получается год рождения М. Ломоносова. Такая
своеобразная игра со временем носит символический характер. Столетие как
временной цикл, с одной стороны, указывает на цикличность и спиральность
культурного развития. С другой, осознается как вневременная категория вечности.
Наконец, А. Ахматова провозглашает на основе переклички с пушкинским
предтекстом принцип мистической, сакральной связи времен и преемственности
литературных поколений. Игра со временем осуществляется не только на
семантическом, но и на грамматическом уровнях: построчное чередование прошлого
и настоящего сменяется будущим временем в тексте А. Пушкина и замыкается с
помощью кольцевой композиции прошлым в цикле А. Ахматовой:
Смуглый отрок бродил по аллеям…
Здесь лежала его треуголка…[С. 171]
Это обусловлено, прежде всего, поиском идеала в минувшем. Прошлое в
эстетической концепции А. Ахматовой проявляется в настоящем не всей чередой
перечисленных событий, а как бы случайно воскресает в мелких деталях (отсюда
образ треуголки). Вместе с этим, история – тоже своего рода память,
следовательно, цель творчества – воскрешение прошлого, его культурных традиций
в настоящем во имя будущего.
Зеркальное соотношение эпох рождает символическое осмысление топонима
Царское Село, которое вводится в ценностную систему Пушкина и Ахматовой как
символ детства, юности и прошлого в целом. Царское Село находится на границе
пересечения двух миров – «золотого» века русской культуры и современного А.
Ахматовой «серебряного» века. Потому так трагично звучит голос – обращение
лирической героини Ахматовой в позднем цикле «Городу Пушкина» (
Своеобразным связующим звеном двух исторических эпох выступает единый литературный
контекст: «И растрепанный том Парни». Французский поэт одновременно является
ценностным ориентиром как для А. Пушкина, так и для А. Ахматовой. В стихотворении
«Смуглый отрок бродил по аллеям…» можно говорить о биографической цитации, то
есть включения в текст элементов автобиографии. Но главное: воссоздание облика
поэта и его живого слова переплетается с биографией другого поэта и с его
словом. Процесс этот воплощен уже в первом слове третьего стихотворения –
«смуглый». Эпитет ассоциируется и с портретом А. Пушкина, и с восточным происхождением
самой А. Ахматовой, и одновременно с цветом кожи ее Музы. Последняя ассоциация
вводит в мировой культурный контекст: «И щеки, опаленные пожаром, / Уже людей
пугают смуглотой»,- скажет о себе А. Ахматова в позднем стихотворении. То же
самое было с Данте, чью смуглость современники связывали с адским пламенем. В
этой точке сходства (Данте - Пушкин - Ахматова) уже начало судьбы, приводящей к
«Реквиему», местом действия которого становится Ад, и запрограммировавшей выход
из этого Ада. В этой связи не случаен «растрепанный том Парни» в конце.
Таким образом, пространство первого четверостишия - это пространство
прошлого. Однако реалии пространства во втором четверостишии - не только
приметы Царского Села. Все эти реалии пережили ряд культурных эпох, и потому
они вневременны и универсальны. Так создается некий пространственный контекст,
общий и А. Пушкину, и поэту, и статуе.
На этом фоне можно более полно осмыслить концовку цикла «Здесь лежала
его треуголка / И растрепанный том Парни» [С. 171]. Слово «здесь» включает в
себя очень многое это место, где развертываются любовные переживания героини,
где она пророчит о будущем и где живо глубокое прошлое – А. Пушкин. По тем
аллеям, по которым сейчас «проводят лошадок»,- «смуглый отрок бродил», и в тех
местах, где «душа тосковала, / Задыхалась в предсмертном бреду»,- «лежала его
треуголка / И растрепанный том Парни». Все существует одновременно здесь, в
Царском Селе (оттого и такое название). Поэтому, встав на это место, можно
почувствовать себя во всех трех временах.
Лирический сюжет в цикле А. Ахматовой можно отнести к «хроникальному»
типу (Г. Поспелов). Его функционирование основано на взаимоотношении прошлого и
настоящего в жизни лирической героини, прошлого как исторической памяти.
Движение сюжета подчинено антитетическим законам двойничества: лирическое «я» в
прошлом и «я» в настоящем, «я» и «мраморный двойник», «я» и «смуглый отрок».
Лирический сюжет, наделенный повествовательной интонацией, намечен пунктиром –
выделяются только значимые для лирического сознания события, эпизоды.
Анализ ритмического сюжета, развертывающегося в чередовании дольника и
анапеста, показывает, что и на этом уровне существует взаимопроникновение
прошлого и современной метрической точки зрения.
Соотношение исторических эпох отражается, как в зеркале, в творческих
взаимоотношениях двух авторов: их можно осмыслить как пророчество и отклик на
него. Именно потому А. Пушкин для А. Ахматовой - некая идеальная перспектива,
пушкинский мир для нее - идеал ненарушимого гармонического равновесия.
Характерно, что общий смысл цикла не задан изначально, а постепенно
возникает по мере его развертывания, и не из простого соположения
стихотворений, а из их сопоставления. В композиции цикла заложена необходимость
возвращения к началу, здесь должно быть как прямое, так и обратное чтение.
Только в этом двунаправленном движении обретается полнота смысла. При прямом
чтении выстраивается следующая триада:
1) человеческое «я», любящее, страдающее и освобождающееся от любви и
страдания;
2) двойник как некий архетип из мирового культурного контекста;
3) постижение этого контекста через живую индивидуальность.
Но если в интерпретации цикла здесь остановиться, то окажется лишним и
ненужным лирическое «я», оно представится лишь балластом, от которого поэт
освобождается в процессе творчества, и движение поэтического сознания будет
упрощено («я» - «двойник» - «Пушкин»), окажется, что главное - понять А.
Пушкина. При обратном движении проясняется очень важный смысловой нюанс: А.
Пушкин в цикле представлен не только в поэтической, но и в бытовой ипостаси, и
таким же здесь является и «я» лирической героини. То есть обнаруживается
соразмерность и взаимосоответствие двух поэтических индивидуальностей,
постигается не только значение А. Пушкина для становления новой поэтической
личности, но и значение этой поэтической личности как оживляющего вместилища и
культуры, и литературы, и А. Пушкина
Цикл содержит в свернутом виде закономерность организации всего
творчества А. Ахматовой как единой книги, в которой смысл целого - в вечном
возвращении уже написанных стихов, в оживлении их в новом литературном и
культурном контексте.
Литература
1.
Ахматова А. А.
Лирика. - Ростов-на-Дону, 1996.
2. Ахматова А. и русская литература начала ХХ века: Тез. конф. - М., 1989. - 106 с.
3. Ахматовские чтения. Вып. 2. Тайны ремесла / Под ред., сост. Н. В. Королева, С. П. Коваленко. - М., 1992. - 281 с.
4. Бабаев Э. Г. «... Одна великолепная цитата»: Цитаты в творчестве А. Ахматовой // Русская речь. - 1993. - №3. - С. 3-6.
5. Жирмунский В. М. Творчество А. Ахматовой. - Л., 1968. - 250 с.
6. Жолковский А. К. Блуждающие сны: Слово и культура. - М., 1992. - 431 с.
7. Кихней Л. Г. Поэзия А. Ахматовой: Тайны ремесла. - М., 1997. - 321 с.
8. Лукницкий П. Ранние пушкинские штудии А. Ахматовой // Вопросы литературы. - 1978. - №1. – С. 185-228.
9. Мусатов В. В. Лирика А. Ахматовой и пушкинская традиция // Мусатов В. В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины ХХ в. От Пастернака до Анненского. – М., 1992. – С.116-148.
10. Тименчик Р. Д. «Чужое слово» у А. Ахматовой: О языке // Русская речь. – 1989. - №3. – С. 33-36.
11.
Топоров В.Н.
Петербург и «Петербургский текст русской литературы» // Сб. статей. – М., 2004.
Поступила в редакцию 27.07.2009 г.
[1] Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» // Сб. статей. – М., 2004. – С. 147.
[2] Там же.
[3] Ахматова А. А. Лирика. - Ростов-на-Дону, 1996. - С. 169. Далее цитаты из стихотворений приводятся по этому изданию с указанием страницы в тексте дипломной работы.