«Чеховское» в художественной
интерпретации Л.С. Петрушевской
Васильева
Светлана Сергеевна,
кандидат филологических наук, доцент
кафедры литературы, издательского дела и литературного творчества
Волгоградского государственного университета.
Художественные
произведения Л. Петрушевской на протяжении последних десятилетий вызывают устойчивый
интерес читателей, зрителей, исследователей. Предметом изучения становились тип
героя (Л. Костюков, Т. Морозова, М. Ремизова, А. Зорин), характерология (Р.
Доктор, А. Плавинский), речь персонажей (Я. Явчуновский, Р. Тименчик),
сюжетостроение (М. Строева, Н. Лейдерман, Е. Петухова, Н. Каблукова), жанровое
и стилевое своеобразие (В. Максимова, Н. Иванова, А. Смелянский, М. Громова, Н.
Лейдерман, М. Липовецкий, Е. Меркотун). По отношению к литературной традиции,
её творчество определяют как «натуралистическое», «абсурдистское», «поствампиловское»,
«постреалистическое», «постмодернистское». Отмечая переполненность пьес
Петрушевской бытовым, исследователи в качестве её предшественников называют
Островского [Доктор Р., Плавинский А.]; определяя тональность комизма, отмечают сплав трагического, комического,
гротескного – гоголевского [Строева М.]. Но и чеховский «след» обращает на себя внимание исследователей [Строева М., Петухова Е., Лейдерман Н., Липовецкий М.].
В целом А. Чехов
и Л. Петрушевская придерживаются близких эстетических взглядов [Петухова Е.]; проявляют интерес к художественному
изображению обычного человека, обыденного сознания, в их произведениях
возникают похожие сюжетные ситуации. Писатели оказываются близки по типу
художественного мышления: работают одновременно над созданием драматического и
прозаического текста, очевиден интерес обоих художников к малой драматической
форме.
Мотив
неудавшейся жизни, неустроенности, неудовлетворенности своим настоящим – один
из основных в творчестве Чехова («Скучная история», «Три года», «Моя жизнь»; «О
вреде табака», «Чайка», «Дядя Ваня» и др.). Ощущение усталости от жизни испытывает
большинство персонажей рассказов Петрушевской, иногда они прямо об этом
говорят, рассказывая свои «скучные истории» («Такая девочка», «Совесть мира», «История
Клариссы», «Цикл», «Козел Ваня»).
Оба писателя
выбирают в качестве действующих лиц – «средних», «обычных людей». Чеховский «средний
человек» - это инженер, врач, учитель, адвокат, студент, офицер, статистик,
земец, помещик, крестьянин, чиновник, священник, и его отличительной чертой
становится обыкновенность, распространенность, но главным для писателя является
«стремление рассмотреть людей разных сословий и состояний под единым углом зрения,
найти закономерности, характеристики сознания «среднего человека» [Катаев В.]. Символом среднего человека
у Петрушевской стал «инженер», библиотекарь, младший научный сотрудник, т.е.
человек интеллигентный или, как ранняя критика с возмущением писала
«люмпен-интеллигенция». Персонажи обоих писателей одинаково страдают, испытывают
раздражение от бытовых неурядиц. Но если чеховские Никитин («Учитель словесности»),
Гуров («Дама с собачкой»), Надя («Невеста») «прозревают», пытаются что-то
изменить в своей жизни, то персонажи Петрушевской, как правило, существуют в
рамках второго чеховского архисюжета – они уходят в «футляр». Так, Пульхерия («По
дороге бога Эроса»), «маленькая пухлая немолодая женщина, обремененная заботами,
ушедшая в свое тело как в раковину. Именно ушедшая решительно и самостоятельно
и очень рано, как только её дочери начали выходить замуж…» [Петрушевская Л.]. Жизненное пространство
«футляра», как правило, ограничено плохо оплачиваемой работой, коммунальной или
очень тесной квартирой, где не уживаются родственники: дети, родители, родители
родителей («Мистика», «По дороге бога Эроса», «Свой круг», «Квартира Коломбины»,
«Любовь»).
Инвариантный
чеховский мотив взаимонепонимания людей, разобщенности («Жена», «Огни», «Дуэль»,
«Дядя Ваня», «Чайка») приобретает у Петрушевской значение полного отчуждения и
некоммуникабельности. Более того, она иронизирует по поводу возможности в
современном мире иного типа коммуникации. Показателен рассказ с паратекстуальным
названием «Дама с собаками», в котором представлено пародийное осмысление
чеховского архисюжета прозрения: «Она уже умерла, и он уже умер, кончился их безобразный
роман, и, что интересно, он кончился задолго до их смерти» [Петрушевская Л.]. Петрушевская пишет как бы
продолжение того «самого сложного и трудного», которое предстояло пережить
Гурову и Анне Сергеевне, но действие переносит в наши дни. Финал истории
«безобразен»: героиня никого не любила, кроме пуделя и бездомных собак, прожила,
никчемную жизнь, о её смерти не пожалела ни одна «собака». Если для Чехова сюжетная
ситуация «пошлого»/курортного романа является исходной, то в художественном
мире Петрушевской подобный ход развития отношений является наиболее вероятным.
Еще одна точка
пересечения творчества писателей XIX и XX веков – изображение жестокого,
страшного как обыденного; чеховским открытием считается изображение «ненормальности
нормального» [Петухова Е.]. Но данная линия не стала основной в творчестве писателя («Спать
хочется», «Палата №6», «В овраге», «Мужики»). Это, по Чехову, ещё не вся правда
о мире, о жизни, в ней есть и другое. Изображая «жизнь как она» есть,
Петрушевская насыщает повествование натуралистическими, фантастическими, иррационалистическими
подробностями, «страшилками» (циклы «Реквиемы», «Песни восточных славян»). И
это обусловлено мировосприятием Петрушевской как человека и писателя конца ХХ -
начала XXI вв., «её проза убеждает, что жизнь этически безразлична, если не
бессмысленна, её проза создается, скорее в координатах мифологического
сознания» [Лейдерман Н., Липовецкий М.], «человек не противостоит злу, а принимает все как данность, потому
что не в силах противостоять своей человеческой природе. Мир плохо устроен, но
и человек устроен не лучшим образом – в этом «другая проза» спорит с чеховской» [Петухова Е.].
Одним из самых
«чеховских» произведений Петрушевской считается пьеса «Три девушки в голубом». Название
пьесы, неразрешимость конфликта, одиночество персонажей, их погруженность в
себя, в свои бытовые проблемы, построение диалога (герои ведут разговор как бы
не слыша друг друга, но нет чеховского «сверхпонимания», понимания без слов),
многофункциональность ремарок – все это доказывает, что предметом художественного
осмысления Петрушевской является поэтика чеховского театра.
Интерес у писателей вызывала малая драматическая
форма. Художественное своеобразие миниатюр «Медведь», «Предложение» А. Чехова и
«Лестничная клетка», «Любовь» Л. Петрушевской обусловлено комическим осмыслением
традиций водевильного жанра. Если женитьба как смена социального статуса для
героя водевиля имела позитивное значение, то в чеховской транскрипции, скорее,
наоборот: герой мельчает, демонстрирует свою слабость; женское же начало
воплощается в традиционном варианте отрицательной активности: женские персонажи
подчеркнуто строптивы. Художественное воплощение мотива сватовства в пьесе
«Лестничная клетка» носит «перевернутый» игровой характер: драматург апеллирует
к читателю, искушенному не только водевильными и чеховскими текстами, но и
современной любовно-мелодраматической массовой литературой, доказывая абсурдность,
невозможность благополучия в современном мире. В миниатюре «Любовь»
Петрушевская заимствует чеховский приём создания подтекста, сохраняя при этом
структурный и отчасти семантический план ремарки-цитаты: «Фраза производит
какое-то действие, которое вполне можно назвать как бы звуком лопнувшей струны»
[Петрушевская Л.]. Показателем
дистанцированности от чеховского текста является союз «как бы», семантика
которого содержит указание-сокрытие эволюционного отношения к
предшественнику-классику. Мотивация действий персонажей осуществляется с
помощью лейтмотивного «недоверия» друг к другу, подчеркнутое введение чеховских
ремарок «сигнализирует» о влиянии объективных сил, неподвластных человеку,
поэтому конфликт обусловлен не только эмоциональным состоянием персонажей, он
отражает несовершенство жизни, извечные единство и противостояние мужского и
женского начал.
Оба драматурга пробуют себя в жанре монопьесы. В миниатюрах
А. Чехова («Трагик поневоле», «О вреде табака») и Л.С. Петрушевской («Стакан
воды») действие
подчинено раскрытию образа персонажа. У Чехова это осуществляется через показ,
заострение какой-либо черты, типического («муж своей жены»), характер получает
большую или меньшую психологическую глубину, своеобразным маркером становится
мотив прозрения, движение сюжета от «казалось» к «оказалось» [Катаев В.]. В
дискурсивной практике Петрушевской выраженность авторской позиции в тексте
сведена к минимуму (в пьесе нет ремарок, характеризующих персонажей), но в то
же время читатель оказывается вовлеченным в игру: варьирование инвариантных
мотивов ставит под сомнение «истинность» рассказа М. Нет доказательств
осознанной ориентации Петрушевской на чеховскую традицию. Сходство обусловлено
стремлением драматургов к психологически достоверному изображению человеческих
переживаний. В монопьесах каждый персонаж наделяется индивидуальным жизненным
опытом, своим уровнем культурного знания, предопределяющим его речевое
поведение и мышление.
Чеховский «след»
в произведениях Л.С. Петрушевской обнаруживается как в виде цитат, аллюзий,
параллелей, так и в виде структурных сходств-совпадений. Писателей объединяет
стремление дистанцироваться или нарушить жанровые стереотипы, что, вероятно,
обусловлено недоверием к жанровым концепциям. «Цитирование» мотивов, ситуаций,
приёмов писателя-классика имеет полемический характер («Дама с собаками», «Три
девушки в голубом», «Любовь», «Стакан воды»). Но в целом, творчество Чехова воспринимается
Л. Петрушевской как метатекст, обогатившего поэтику «психологического» комизма,
отразившего восприятие мира и человека, созвучное ХХ веку, через синтез лирического,
драматического, трагического.
Литература
1.
Катаев В.Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации / В.Б. Катаев. М.,
1979.
2.
Современная русская литература. Кн. 3. В конце века (1986-1990 годы) /
Н.Л. Лейдерман, М.Н. Липовецкий. М., 2001.
3.
Петрушевская Л.С. Любовь / Л.С. Петрушевская // Три девушки в голубом:
Сб. пьес. М., 1989.
4.
Петрушевская Л.С. По дороге бога Эроса: Рассказы / Л.С Петрушевская.
М., 1993.
5.
Петухова Е.Н. Чехов и «другая проза» / Е.Н. Петухова // Чеховские
чтения в Ялте: Чехов и ХХ век. Сб. науч. тр. М., 1997. С.71.-79.
6.
Серго Ю.Н. Принципы воплощения идеала в драмах Л. Петрушевской / Ю.Н.
Серго // Драма и театр. Тверь, Вып. 2. 2001. С.118-119.
7.
Строева М. Мера откровенности: опыт драматургии Л. Петрушевской / М.
Строева // Современная драматургия. 1986. № 2. С. 218-228.
Поступила в редакцию 06.02.2011 г.